Я мечтала стать летчицей, часто напевала: «Любимый город...» Ворвалась война. Антон Ткачук, мой одноклассник, сказал: «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Он и погиб первым из нашей школы. А я и моя подруга Цета жили у ее бабушки в пограничной полосе Кенгиссепского района.

 Имя Цета, Кларнета придумал ее отец — коммунист и романтик. Он разбился при восхождении на Эльбрус.

 О начале войны мы узнали в гарнизоне морских летчиков, куда пришли на спортивный праздник.

 Летчики и жители окрестных деревень начали рыть окопы. Я и Цета не стали рыть, побоялись запачкать белые платья. Тут из Ленинграда пришла телеграмма: «Возвращайтесь немедленно».

...Я стою сейчас на берегу Финского залива. Яркое солнце греет землю. Ласково плещется вода. Цветет сирень. И в сорок первом году тоже цвела сирень, белая и фиолетовая. По пути в Ленинград мы с Цетой на каждой станции набирали охапки сирени и искали «счастье» — соцветие из пяти лепестков. Было ясно, почему пять лепестков — счастье. Это и пятиконечная звезда, и пять континентов, и пятерка в журнале. Но было совершенно не ясно, какое счастье нас ждало в те дни.

 Ленинград удивил нас бумажными крестами на стеклах, серебряными аэростатами, суматохой отъездов. Одни — в эвакуацию, другие на фронт. Первых я презирала, вторым завидовала

 Наташка Загускина, член комитета комсомола нашей школы, сдала комсомольский билет в райком, на всякий случай. Я не рассталась с комсомольским билетом, так как твердо верила, что немцам в Ленинграде не бывать. Проводила на фронт хорошего друга Тимку Романова После его отъезда каждый день стали ходить с Цетой в райком комсомола — проситься на фронт. Сначала от нас отмахивались, потому что нам мало лет, потом сказали: «Если хотите УЧИТЬСЯ на курсах сандружинниц - принесите разрешение от родителей»

 Недавно мою старшую дочь приняли в комсомол. Быть членом ВЛКСМ и гордость, и ответственность большая. А что если пошлют ее на другую планету? Смогу ли я ее отпустить? Должна смочь. Ведь моя мать разрешила мне поступить на курсы сандружинниц, через которые лежал путь на фронт.

 Когда окончили курсы сандружинниц, ехать уже никуда не пришлось. Фронт подошел к Ленинграду Строем идем в Невскую лавру. Там эвакогоспиталь. Поем бодро: «Уходили комсомольцы на германскую войну». Раненые в госпитале всюду в палатах, в коридорах, на лестничных площадках. Стонут моряки и летчики, мечутся в бинтах пехотинцы Одна медсестра вытащила с поля боя своего брата. Он ранен в голову, умирает тяжело. Сестра — сама скорбь. Мы работаем без отдыха больше суток. Некоторые в операционных, большинство в палатах. Наконец, отряд построен во дворе, уходим. Поем тихо: «Идет война народная - смертельная воина». Запевает Люся Ковалева. Она самая красивая девушка в отряде голубоглазая, светлокосая. Люсины ноги в ладных форменных сапожках летают по земле.

 Осень началась усиленными бомбежками. Спим не раздеваясь, только Надя Ивановская остается на ночь в одной сорочке и мечется, одеваясь по сигналу тревоги. Меня назначили командиром звена. Ношу крест-накрест санитарную сумку и противогаз, впрочем, сам противогаз спрятан под тюфяк, а в противогазной сумке лежат стихи Есенина, «Хождение по мукам» А. Толстого, письма, фотокарточки. Название романа «Хождение по мукам» — эпиграф к нашей тогдашней жизни.

 Первый вызов в очаг поражения. Ночь. Стреляют зенитки. Возле разбомбленного дома вода. Промокшие откапываем людей. Стонут раненые, плачут дети, они зовут убитую мать. И так скверно, а тут еще обстрелял немецкий самолет.

 Госпиталь на Суворовском проспекте, где мы работали, красивое пятиэтажное с колоннами по фасаду здание, рухнуло от двух фугасных бомб и загорелось. Было солнечное воскресенье. Трепыхался на госпитале белый флаг с красным крестом. Кто-то надеялся на гуманность немцев. В момент взрыва я была на втором этаже. Пол зашатался, посыпались кирпичи, в рот набилась штукатурка. Крутом крики о помощи. С двумя ранеными отползла к проему в стене. Внизу -каменная лестница, сплошь покрытая трупами. Много тяжелораненых погибло и с ними Люся Ковалева и еще четыре девочки из нашей дружины. Всего в госпитале погибло 1200 человек.

 Цета осталась жива, ее только контузило. Через несколько дней она пришла в команду МПВО, куда нас перевели после того, как сгорел госпиталь. С того дня мы с Цетой старались не разлучаться. Задания выполняли вместе и вместе чуть не погибли на Невском проспекте возле Екатерининского сквера: рядом с нами ранило осколками женщину и девочку. Мы их перебинтовали, привезли на медпункт, но обе, очевидно, мать и дочь, умерли.

В канун праздника Октябрьской революции были на концерте в соседней дружине. Читала свои стихи:

Рвется шрапнель в переулке,

Нарочно не тороплюсь.

Шаги раздаются гулко,

Что во мне-страх или грусть?

Вдруг возле меня упала

Женщина на асфальт.

 

 «Вдруг возле меня упала, женщина на асфальт»… Дальше забыла. Слабеет память. Вообще праздник не удался, понурив головы шли в свою казарму. Неожиданно перед нами пролетел горящий немецкий самолет. На утро узнали - летчик Севастьянов пошел на воздушный таран. Настроение улучшилось.

 ... Вечером с праздничной речью по Радио выступал Сталин. Я стояла на посту возле репродуктора, но не могла сосредоточиться. Было грустно, потому что Цета ушла домой. К ней с передовой приехала мама. Скверно остаться в праздничные дни, особенно тревожные от бомбежек, без друга.

... «Что такое дружба?», «Может ли быть дружба между юношей и девушкой?» - Мы не слушали таких лекций. Мы дружили. Зимой сорок второго года в армии работали по 18 часов в сутки, были голодные и немытые. Как- то одна дивчина спросила меня:

— Почему ты дружишь с Цетой? Ведь у нее вши?

 Я ничего не ответила. Будь у Цеты чума или холера, я бы и тогда не отошла от нее. А дружба с юношей? В конце войны я училась в московском институте. На нашем курсе был Коля Руденко, самый красивый парень института. Я познакомилась с ним на воскреснике, на погрузке картофеля. Коля одолжил мне свои варежки. Вечером я зашла в комнату, где жил Коля, чтобы вернуть варежки. Ребята меня тепло встретили. В этот вечер Коля играл на гитаре и пел. Пел, обвораживая голосом и улыбкой, «Землянку» и что-то свое. С этого вечера началась наша дружба. В то время я была влюблена в Виктора-десантника, попавшего в институт после тяжелого ранения, а Коля любил девушку Клаву не из нашего института. Коля был не только красивым парнем, он учился отлично и все время писал в военкомат о том, чтобы его послали на фронт. Наконец, просьба его была удовлетворена, он уехал. После окончания войны Коля поступил в Военно- морское училище. Я дважды ездила в Ленинград из Москвы только для того, чтобы его повидать. Эти поездки были сопряжены с определенным риском, так как осуществлялись без пропуска, без билета и без денег. Зато чудесно было прогуливаться по Невскому проспекту вдоль Невы с парнем в морской форме. Любоваться красотой белых ночей.

 Чтобы дожить до такой светлой дружбы, чтобы дорасти до первой, пусть неудачной любви, надо не погибнуть, надо пройти нелегкие дороги ленинградской блокады.

 В казарме холодно, неуютно.

- Девочки, за конфету я пройду Невский.

 Девочки почему-то молчат...

 Подступил голод. Бомбежки проходят с немецкой точностью, в одни и те же часы.

 … Наш командир Нина Попова — очень справедливая женщина. У нее милое русское лицо, спокойный тихий голос. Приказ командира — закон. Мы любим Нину. Однажды бомба упала близко от казармы, посыпались стекла. Все побежали к двери, все кроме Нины. Девчата тут же вернулись и вынесли ее на руках. Да, Нина справедлива, за самовольный уход в театр я и Цета получили наряд вне очереди — дежурство по восемь часов на морозе. Мерзли, мучились, но не возмущались. Сходить в середине блокадной зимы на «Холопку» Стрельникова — это кое-чего стоило!

 ...Победу я встретила в Москве. Солнечным весенним утром радостная весть пронеслась по общежитию. Студенты устроили праздничный обед. Я сижу за столом рядом с Виктором и счастлива, как никогда. Пьем за победу, за погибших товарищей, за будущее. Вечером решили пойти на Красную площадь вместе. Но я ушла одна: легче думалось об отце, не дожившим до победы трех месяцев, о Люсе Ковалевой, о Нине Дедовой и других погибших подругах, о трудных днях окончившейся войны и сегодняшней радости.

 На Красной площади толпа: военные, гражданские — все счастливые. От восторга люди начали бросать в воздух монеты, и деньги в свете прожекторов дождем падали на землю. После перерыва, величиной почти с войну, сочинила стихотворение:

«Падает дождь из денег –

 Бросают люди монеты.

Пришел долгожданный день их –

Праздник победы...

Война за годами спрячется,

Другие встанут рассветы...

Лучшие русские качества

Ковались вместе с ПОБЕДОЙ».

 ... В феврале сорок второго я служила в эвакоприемнике, в городе бывала редко. Как-то вечером побежала домой, надев чужую беличью шубу.

 В городе мрачно. Люди похожи на тени. Кто-то везет санки, кто-то еле тащит ведро с водой. Где-то далеко стоит зарево пожара. Вот и дом. Разговаривая, мы съедаем сбереженную мамой буханку хлеба. Мама очень голодна. Она всегда кому-то помогает. То родственникам, то соседям, то просто упавшим на улице людям.

 После войны одна из женщин, которой она помогла, встанет перед ней на колени.

 Пока же - трудные блокадные дни. Я тоже изголодалась. Когда из сандружины нас перевели в армию, то пять дней не ставили на довольствие. Пять дней я ела лишь по 125 граммов хлеба. Случилось так, что Цету поставили на довольствие на день раньше. Свой ужин - кашу в крышке от котелка - она отдала мне. В часть возвращалась по Невскому проспекту. Вспомнила: как в середине зимы меня вызвали из дружины, чтобы отвезти в больницу артиста, упавшего на улице. Везла большие сани с артистом и маленькие с аккордеоном. Выжил ли музыкант? Запомнил ли он меня? А я запомнила и его, и Невский проспект - весь заледенелый, без единого человека, с проводами в инее, как с хрустальными подвесками. Мне пятнадцать лет, иду по Невскому.